Военный с нуля

— У вас очень красивые, яркие голубые глаза, — говорит мне мужчина лет 30-ти, с приветливым выражением лица, лежа на своем диване.  

— Спасибо. От мужчин такое слышу не часто, — отвечаю я. 

— Когда-то у меня были такие же, но потом… что-то произошло и они потускнели.  

Я смотрю и понимаю, что это не так. Его глаза яркие и излучают энергию. Но да, что-то заставило его думать иначе. Глядя на этого мужчину никогда не подумаешь, что половину полномасштабной войны он провел на «нуле».  

— Как думаете, что случилось? 

— Война… Я сейчас на гражданке и… сложно находиться тут. Много агрессии. Больше всего на родных. Пропала искра внутри меня. Я не чувствую себя как раньше. Мне хочется назад. Штурмовать посадки, стрелять. 

Мне становится тревожно. Я понимаю, что когда закончится война, с фронта вернется огромное количество людей с похожими чувствами и общество обязано быть к этому готово. 

— Когда выхожу на улицу и вижу гражданских, которые пьют, орут, меня это раздражает очень сильно, — продолжает он. 

— Что вас в этом раздражает больше всего? 

— Ну… что парни там гибнут… я… я ничего не имею против, что люди там отдыхают, мы за это и воюем, но хотя бы блядь… не надо так напиваться, ходить, кричать. Вот еще когда выставляют в Интернете: «я на отдыхе…» (пауза) У нас даже в окопах есть «Старлинк». И я там даже вижу как отдыхают люди, но мне это неприятно. Отдыхайте, но не нужно выставлять это напоказ!

В его словах чувствуется сильная обида. Обида на всех. Она такая сильная, что затмевает даже то хорошее, что есть у него сейчас. Она чувствуется через экран. В его словах, интонациях. Обида появляется и у меня. 

— Когда я иду в темноте мне кажется, что где-то противник в кустах. Могу видеть силуэты. Оно происходит вот так… (щелкает пальцами) Хочется достать оружие и начать бой. Доверять я сейчас мало кому могу. Даже если человек не так посмотрел или ответил… мне так показалось, что это не так. Я начинаю взрываться. В какой-то момент пытаюсь себя останавливать и говорить: тут нет войны. Я сейчас на лечении. Тут есть люди с оружием, но это наши. 

— Скажите пожалуйста, вы с кем-то об этом говорите? 

— Пытался с девушкой. Но она меня не может понять. Лучше мне не становится. 

— А сейчас, когда мне рассказываете, что чувствуете? 

— Когда говорю про ноль повышается сердцебиение и чувствую, что я живой. Когда говорю о людях, у меня больше ненависть. Люди не понимают, что там парни гибнут…

Я понимаю, что это деструктивные мысли, но работать с ними на первой встрече будет неправильно.  Человеку нужно выговориться, высказать мысли и эмоции, которые накопились, почувствовать понимание и поддержку.  Только после этого переходить к какой-то практической работе. Все что я сейчас могу — это оказывать молчаливую поддержку и проводить свою внутреннюю работу. 

— Больше всего тревожит, что я уже не чувствую ничего к людям. Например, к девушке вот эта страсть, любовь, вот этого уже всего нет… На семью мне как-то все равно. И что с этим делать я… черт его знает, — сбивчиво говорит он. — Тяжело среди людей, которые не воевали. Они не могут меня понять, — снова повторяет он. — Бывает, улыбаюсь кому-то, а когда ухожу, у меня нет эмоций. Вообще. 

Я буквально всем телом чувствую его боль, но виду не подаю, «контейнирую» чувства. Это дается с трудом, но я понимаю, что должен если хочу помочь. Мне нельзя вовлекаться и поддаваться эмоциям. 

— У вас есть в окружении люди, возможно военные, с которыми можно было бы пообщаться на эту тему? — спрашиваю я. 

— Есть военные, но они не были на «нуле». У них не было прямого контакта с противником. 

— А еще что-то беспокоит?

— Я начал обманывать родных. 

— Как это проявляется?

— Ну вот когда говорил им, что все хорошо. Говорю: на посту стою, в самом конце, я не воюю. Теперь я их обманываю даже когда не стоило бы. 

— Из того что я услышал, вы врали родным, когда говорили что в безопасности, но не были в таковой. Так?

— Да. 

— Мы можем сказать, что это был не столько обман, сколько проявление заботы? Они наверняка волновались бы за вас. 

— (Думает) Да, наверное так. Но я теперь обманываю и других. Зачем? 

— Может, чтобы защититься от неприятных эмоций? Они будут вас расспрашивать, а вам придётся рассказывать. А они этого не понимают. Это про гражданских?

— (Пауза, задумался). Да, про гражданских. 

Каждый раз когда клиент задумывается на сессии — это хороший знак. Это значит, что начались какие-то внутренние процессы, которые помогают переосмыслить опыт и найти более ресурсное объяснение или состояние. 

— Я нашел психолога женщину, я с ней пообщался, но она от меня отказалась, — продолжает он. — Сказала: простите, я не военная, я не могу выдержать то, что вы рассказываете. Она сказала правду, она не терпела, она не ждала, сказала что не может и на этом все закончилось. 

— И что вы почувствовали. 

— Ничего. 

Я понимаю, что это неправда. Создавалось впечатление, что за то время, что он пробыл на войне, привык к настолько сильным эмоциям, что теперь более мелкие, не связанные со страхом жизни или смерти просто не брались в расчет. Мне хотелось до него это донести. Показать что нет, вот же… за время нашего общения ты уже испытал кучу эмоций и проявил их! Просто посмотри! Обрати на них внимание!!! Но делать это было еще рано. 

— Я вам написал сообщение, не знаю видно или нет, это контакты военного, он же психолог. Это очень молодой человек, но принимал участие в боевых действиях, освобождал Ирпень и Бучу. Возможно в его лице вы найдете то, понимание, которое ищете. 

— Спасибо. Тему войны я хотел бы проработать с ним, а вот отношения наверное с вами. «Вы берете пациентов?» — говорит он и смущенно уводит взгляд. 

— Каких пациентов? С вами все нормально! Вы не больной. Вам просто нужна поддержка и понимание. Пообщайтесь с этим психологом, а если захотите потом прийти ко мне, я буду рад с вами работать. 

На этом мы попрощались. Я чувствовал легкое возбуждение и облегчение. 

Мне попался невероятно теплый и осознанный человек. К сожалению, из опыта своих знакомых я знаю, что не каждый военный, вернувшись домой, осознает важность психологической работы. И лично у меня это вызывает сожаление и беспокойство. 

Ирина Поляшева, Владислав Хасанов