Когда Мила зашла в сессию, камера, как всегда, показала угол ее квартиры – идеально вычищенный диван серого цвета, бежевые стены и картина с каким-то абстрактным пятном в центре. Все как в журнале, где не живут люди, а выставляют жизнь напоказ. Ее лицо, напротив, выдавало все – острые черты, как вырубленные из камня, и тень усталости в глазах, словно она всю ночь разгружала вагоны вместо сна.
– Добрый день, Мила, – начал я, стараясь сделать голос теплее. Она не из тех, кто переносит излишнюю мягкость, но и холод ее напрягал. – Как вы себя чувствуете?
Она ответила не сразу. Посмотрела куда-то в сторону, будто искала слова за пределами экрана.
– Если честно, не очень.
– Что-то случилось?
– Сны. – Она выдохнула это слово, как будто оно само вырвалось, прежде чем ее мозг успел взять под контроль.
Я чуть выпрямился в кресле. Мы уже касались этой темы. Ее сны были как размазанные акварелью образы, оставлявшие неприятное послевкусие.
Она закусила губу, как будто колебалась, стоит ли делиться. Потом коротко кивнула, будто приняла внутреннее решение.
– Там опять была я. Маленькая, лет пяти.
Она часто видела себя ребенком во снах. Это была первая зацепка.
– Что происходило?
– Я… – Она замялась, – Я звала маму. Кричала, но она не приходила.
Ее голос чуть дрогнул, но она тут же собралась. В этом было что-то пугающе привычное – будто ей приходилось прерывать себя, прежде чем эмоции могли взять верх.
– И все? – мягко спросил я, стараясь не торопить ее.
– Нет. – Она глубоко вдохнула, будто собиралась нырнуть в ледяную воду. – В этот раз она ответила. – Только это был не ее голос.
Теперь я был полностью сосредоточен.
– Какой это был голос?
– Холодный. Чужой. И он сказал… – она замолчала, прикрывая глаза, как будто ей нужно было вернуться в тот сон, чтобы вспомнить. – "Тебя не спасут".
В комнате повисла тишина. Ее слова прозвучали так, будто обрушились с высоты.
– Что вы чувствовали, когда слышали это?
– Страх, – коротко ответила она, но за этим словом, как за щитом, скрывалась целая буря.
Она сидела неподвижно, только пальцы слегка подрагивали на коленях.
– Эти сны напоминают вам что-то из прошлого?
Она пожала плечами, глядя в сторону, но я видел, как ее губы слегка поджались.
– Мое детство? Не знаю. Я не помню почти ничего. Только какие-то обрывки. Вчера я наткнулась на старую фотографию. Там я… маленькая. Стою в каком-то дворе. А на заднем плане мама.
Она замолчала, словно обдумывая, стоит ли продолжать.
– У нее на лице был синяк.
– Что вы почувствовали, когда увидели это? – спросил я, стараясь, чтобы голос звучал спокойно, несмотря на то, как мои внутренние пружины сжались.
– Я почувствовала… вину.
– Вину? Почему?
– Потому что я ничего не сделала. Я просто стояла там.
Я сделал короткую паузу, чтобы она могла перевести дыхание.
– Мила, вы ведь тогда были ребенком. Разве ребенок мог что-то сделать?
Она посмотрела прямо в камеру.
– Я знаю это, но… не могу это почувствовать.
Ее голос дрогнул, и я понял, что мы подошли к краю. Еще шаг – и придется заглянуть в самое сердце ее боли.
– Мила, если бы вы могли обратиться к той маленькой девочке из сна, что бы вы ей сказали?
Она долго молчала, ее губы шевелились, как будто она разговаривала с кем-то без звука.
– Я бы сказала ей, что она не виновата.
И с этими словами ее лицо вдруг разомкнулось – потекли слезы, словно прорвало плотину. Она плакала, а я сидел, просто давая этому произойти. Иногда не нужно говорить ничего, чтобы человек услышал главное.
Когда слезы иссякли, она тихо сказала:
– Я все время пряталась в шкафу. Когда они ругались… Я думала, если спрячусь, все прекратится.
Теперь воспоминания начали всплывать. И в каждом из них была она – маленькая девочка, замирающая от ужаса перед миром, который она не могла понять.
В конце сессии ее лицо стало чуть мягче. Впервые за месяц я увидел в ее глазах проблеск чего-то другого – не уверенность, но, возможно, надежду.
Когда звонок закончился, я сидел в тишине, перебирая в голове услышанное. Такие истории всегда ранят. Но если у нее хватило смелости заглянуть в прошлое, то у нее хватит сил и исцелить его.
Если вам интересно, можно почитать: